Андрей Арсеньевич Тарковский (1932-1986) — советский кинорежиссёр, сценарист. Его «Андрей Рублёв», «Зеркало» и «Сталкер» регулярно включаются в списки лучших фильмов всех времен. Ниже размещен текст "Исповедь Андрея Тарковского", который приводится по изданию: "Континент", 1984. №42. Публикация Александра Гершковича (Бостон, США).
- Жизнь настолько трудна, что иногда, кажется, очень жаль, что ты родился на свет. Но иногда она дарит тебя такими удивительными вещами, ради которых и стоит жить. Так что вопрос о счастье для меня не стоит. Мне кажется, что этого вопроса вообще не существует.
Это говорит невысокий худощавый человек в черном свитере, отвечая на вопрос документалиста-режиссера и продюсера Донателлы Баливо, стоящей за кадром. Она так и не покажется на экране и будет задавать свои меткие вопросы по-итальянски, а ее единственный собеседник отвечает по-русски, взвешивая и как бы ощупывая слова в напряженном ожидании предстоящих перемен в своей жизни. Так и будет течь их тихая беседа, как течет эта мирная речка, на берегу которой, задумчиво глядя на воду, на деревья, небо, стоит русский человек с глубокой и резкой складкой на лбу и у губ, с острым, пытливо-прищуренным взглядом, - Андрей Тарковский - поэт и художник кино.
О детстве
- Мое детство я запомнил очень хорошо. Для меня это самое главное, что было в моей жизни. Потому самое главное - что оно определило всё, что сформировалось во мне гораздо позднее. Детство определяет всю жизнь человека, особенно если он впоследствии связан с искусством, с проблемами внутренними, психологическими. Еще Анна Андреевна Ахматова говорила о значении детства, детства, которое зарядило ее на всё ее творчество. Мы жили с мамой, с бабушкой и сестрой - это была вся наша семья. По существу, я воспитывался в семье без мужчин. Я воспитывался матерью. Может быть, это и отразилось как-то на моем характере. Мои родители разошлись. Это было в 1935-36-м году. Мы остались с моей сестрой Марией у мамы. Я помню маленький хутор в лесу, километрах в девяноста-ста от Москвы, недалеко от деревни Игнатьево на берегу Москва-реки. Здесь провели несколько лет - 35-й, 36-й, 37-й. Это было тяжелое время, потому что тогда разладились отношения моей матери с отцом и он оставил нашу семью. Я помню, как однажды отец пришел ночью к нам и требовал, чтобы мама отдала меня ему, чтобы я жил с ним.
Помню, я проснулся и слышал этот разговор. Мама плакала, но так, чтобы никто не слышал. И я тогда уже решил, что, если бы мама отдала меня, я бы не согласился жить с ним, хотя мне всегда не хватало отца. С тех пор мы всегда ждали его возвращения, так же, как потом мы ждали его возвращения с фронта, куда он ушел добровольцем. Мы очень тяжело переживали войну. Отец ушел на фронт, мы все скучали по нем, очень ждали писем. И, наконец, потеряв ногу, пережив очень много операций, гангрену, пролежав в военном госпитале, он вернулся. Он уже не жил с нами, он ушел от нас гораздо раньше. Но, тем не менее, вспоминая то время, я помню, что мы жили ожиданием, когда кончится война. Отец был награжден орденом Красной Звезды - это очень почетный военный орден. Он вернулся в чине капитана. По существу, когда меня спрашивают, о чем я мечтал в детстве, я могу сказать определенно только одно: мы ждали, когда кончится война. У меня было только две мысли: чтобы вернулся мой отец и чтобы кончилась война.
Во время войны мы голодали и много думали о еде. Ну, не только, естественно, о еде, но тем не менее... Этим, вероятно, объясняется, что мои детские впечатления были весьма и весьма ограничены... ...У моей мамы была очень трудная жизнь. Она почти закончила Литературный институт, который раньше назывался Литературными курсами имени Брюсова. Там она и познакомилась с отцом. Когда он ушел от нас, мама уже не могла заниматься и так и не сдала экзамены, чтобы получить диплом. Она пошла работать корректором в типографию и, по существу, до самой своей смерти проработала в Первой Образцовой типографии, которая находится в Москве на Валовой улице. Наша жизнь была действительно чрезвычайно трудной во всех отношениях. И все то, что я получил в жизни, все, что я имею, если я имею, то, что я стал режиссером и художником, - всего этого я достиг благодаря моей маме, благодаря ее усилиям, которые она отдала для того, чтобы я стал тем, кем я являюсь...
- Был у меня в жизни очень трудный момент, когда я попал в дурную компанию, будучи молодым, и мама спасла меня довольно странным образом. Она меня устроила на работу в геологическую партию, и я отправился туда на целый год в качестве рабочего. Я исходил много мест по лесам, по тайге в Сибири. Это я вспоминаю, как самое прекрасное время в моей жизни. Мне тогда было 20 лет.
- Нашел ли я то, что искал? Я не знаю. На этот вопрос трудно ответить. Конечно, я что-то искал. У меня было чувство, что я должен что-то сделать в будущем. У меня была уверенность в моем предназначении что ли. Правда, я не думал, что это будет так тяжело - иметь уверенность в своем предназначении. Трудно сказать, что это были детские поиски. Это не были детские поиски. Это была подготовка к жизни, подготовка к будущему творчеству. Хотя я сам этого не осознавал. Мать знала это лучше меня, мама знала, что мне пригодится. Я не был готов к тому, чтобы определить точно интересы, которыми я должен был увлечься в то время. Несмотря на ужасное положение, в котором мы жили, я учился в музыкальной школе по классу рояля, потом закончил художественную школу в Москве. И ясно, что мама хотела, чтобы я занялся искусством. Для нее был очень важен опыт моего отца. Она очень любила его до конца своей жизни и хотела, чтобы я чем-то был похож на него. Таким образом, я связал себя с искусством. Но ни пианиста из меня не получилось, ни дирижера, а я хотел стать дирижером. Не стал я также ни художником, ни скульптором, чему я тоже учился. Я очень жалею, что я не стал музыкантом, дирижером, мне кажется, что эта профессия была бы легче для меня.
Тем не менее; без этого багажа - без живописи, без этой музыки - я вряд ли смог бы заняться режиссурой столь серьезно, как я сейчас занимаюсь ею. Что касается связи с детством, вряд ли можно сказать, что я что-то нашел, что искал в детстве. Нет, я не хотел в детстве стать ни художником, ни музыкантом. У меня был склад характера скорее растительный. Я был похож скорее на растение. Я мало размышлял. Я больше чувствовал, как-то воспринимал... Детство всегда прекрасно. Невозможно говорить о детстве плохо, поскольку даже самое тяжелое детство в воспоминаниях наших остается как самое счастливое время нашей жизни. Когда я вспоминаю о детстве, я вспоминаю о времени, когда передо мною еще была вся жизнь, когда я чувствовал, что я бессмертен и что все возможно, все выполнимо. Иногда я чувствую себя несколько потерянным, если задумываюсь, что детство уже ушло...
Я не знаю, ушло ли детство или осталось вместе со мной? Боюсь, что ощущение детства ушло, а само детство - вряд ли... Оно - не знаю, - оно осталось. И думаю, что оно осталось в качестве основной базы, основной возможности для меня в творчестве. То есть все, что меня толкает к творчеству, я думаю, закладывалось в моем детстве. Если бы оно было забыто, я думаю, я был бы бесплоден...
Первые мои впечатления о кино были странные - я никогда не понимал, что такое кино. Многие шли в Институт кинематографии, уже зная, что такое кино. Для меня же это была загадка. Когда я кончил кинематографическую школу, я, в общем-то, совершенно не понимал, что такое кино, не чувствовал его, не видел для себя какого-то призвания в нем. Я чувствовал, что это какая-то профессия, что в этом есть какой-то фокус, технический что ли, но что при помощи кино можно выражаться, как при помощи поэзии, литературы, искусства, я не знал, не ощущал. Я делал свою первую картину «Иваново детство» и, по существу, не знал, что такое режиссура. Это был поиск совершенно ощупью. Я шел, пробовал, искал какие-то моменты соприкосновения с поэзией. И после этой картины я вдруг почувствовал, что при помощи кино можно что-то сделать, можно прикоснуться к духовным субстанциям собственной души. Поэтому для меня этот опыт с «Ивановым детством» был очень важным, до этого я совершенно не представлял себе, что такое кинематограф. Я, собственно, и сейчас не уверен, что я знаю, что такое кинематограф. Это огромная тайна, впрочем, как и всякое искусство.
- Часто связывают мое детство с этим фильмом, где рассказывается о мальчике, который был в том же возрасте во время войны, что и я. Это ошибочная аналогия. Единственное, что нас связывает, это возраст и война. Моя судьба - не столь трагическая в связи с войной, поскольку я остался жив, а Иван погиб. Он все-таки воевал, а я жил в тылу, у своей бабушки, в маленьком провинциальном городке, где и родился недалеко, километpax в 15-ти от него, в маленьком селе, которое называлось Заовражье. Его уже нет: когда была построена Куйбышевская гидроэлектростанция, Волга поднялась и затопила это село. Теперь на его месте торчит только верхушка колокольни бывшей церкви.
- Основную полемику о моем фильме «Иваново детство» вели Сартр и Моравиа, которые выразили разные точки зрения. Моравиа меня критиковал, а Сартр защищал. Должен сказать, что мне очень приятно было читать статью Моравиа, который не оставил камня на камне от моего первого фильма. Это он делал на таком высоком критическом уровне, так верно и точно выразил мысль, что я с удовольствием прочел его критику. Было приятно, ну, как бы это сказать, что тебя критикуют на таком профессиональном уровне. Я привык к шаблонной критике. Кстати, тогда я даже не успел и к ней привыкнуть, так как это была моя первая картина. Что я могу сказать по поводу этой полемики? Мне кажется,что был прав Моравиа. Что касается Сартра, который меня защищал, то он защищал меня слишком с философских позиций, слишком умозрительно для того, чтобы его защита была для меня убедительной.
Я никогда не умел отделять свою собственную жизнь от фильмов, которые я делал. Фильмы всегда были частью моей жизни. Для того чтобы снять какую-нибудь картину, мне приходилось всегда делать выбор, принимать какое-либо жизненно важное решение. Я знаю ряд художников, которые могут отделить свою собственную жизнь от фильма, который они делают. То есть в жизни они поступают так, делают одно, а в своих фильмах говорят совсем о другом, выдвигают какие-то другие идеи, высказывают другие мысли. Каким-то образом у них уживается их совесть с теми мыслями, которые они выражают в картине. Я не умею этого. Для меня кино не профессия, это моя жизнь, и каждый фильм для меня - поступок.
Нравится ли мне моя работа? Мне очень нравится сочинять мои фильмы. Придумывать их, писать сценарий, выдумывать мизансцены, искать место для актеров, то есть придумывать все, что связано с постановкой будущего фильма. Но снимать фильм, по-моему, очень и очень скучно и неинтересно. С моей точки зрения, это момент наименее интересный. Когда все придумано, когда все уже сделано, когда ты все уже изобрел, тебе надо еще, опираясь на кинематографическую технику, реализовать это все. Это самый скучный момент. Для меня очень важен опыт и фильмы Довженко. Очень. Что касается моего учителя, то им был Михаил Абрамович Ромм, но именно как учитель, как человек, который сумел научить меня быть самим собой. Вот чем я ему обязан. Мне кажется, что все, кто остается в истории кино как большие художники, как авторы, - все они поэты. Тут такая закономерность, на мой взгляд: авторское кино - это кино поэтов, и все настоящие режиссеры, современные режиссеры - все поэты. Что такое поэты кино, с моей точки зрения? Это режиссеры, которые имеют свой собственный мир, они пытаются воссоздать свой мир, найденный ими в окружающей действительности, в жизни, которой они живут. Вот такое кино мы называем авторским, поэтическим кино.
О своем отце, поэте Арсении Тарковском
Арсений Тарковский - вне всяких сомнений, большой русский поэт с огромной лирической интонацией, с огромным духовным зарядом, так сказать, поэт в чистом виде, для которого самым главным является его внутренняя духовная концепция жизни. И его духовный, внутренний долг по отношению к своей жене, к родине и к своей роли в жизни. Он скромный. Он никогда не писал ничего для того, чтобы прославиться. Он никогда не делал ничего для того, чтобы выдвинуть себя на передний план. Он никогда не делал карьеры из своей поэзии. У него трудная жизнь. Первый сборник его стихов должен был выйти в тот момент, когда в свое время Жданов обрушился на ленинградские журналы «Звезда» и «Ленинград», когда он очень сильно, даже жестоко и несправедливо критиковал поэзию Ахматовой, критиковал Зощенко, критиковал фильмы Эйзенштейна. Это были тяжелые времена. В это время готовилась книга Арсения Александровича Тарковского и не вышла потому, что Жданов обратил особое внимание на положение в советской культуре в те времена. После этого его очень долго вообще не печатали, не принимали, так сказать, его книг, его стихов... И только совсем недавно он начал печататься. Он начал печататься очень поздно, очень поздно...
- Прежде чем строить концепцию, в частности, взгляд на искусство, надо прежде всего ответить на другой вопрос, гораздо более важный и общий: зачем живет человек, в чем смысл человеческого существования? Мне кажется, мы должны использовать наше пребывание на земле, чтобы духовно возвыситься. А это означает, что искусство должно помочь нам в этом. В силу того, что смысл человеческого существования я понимаю таким образом, мне кажется, что искусство должно помогать человеку развиваться в этом направлении. То есть, короче говоря, искусство служит человеку тем, что помогает ему духовно измениться, вырасти. Но есть и другая точка зрения, согласно которой искусство есть познание, имеет познавательную ценность, как и другие сферы человеческой деятельности на нашей планете. Я вообще не очень верю в силу познания, в этом смысле я агностик. Чем больше мы знаем о мире, тем меньше мы знаем о нем, поскольку мы все более углубляемся в одну сферу и тем самым лишаемся возможности глядеть широко на то, что мы называем жизнью, миром.
Искусство служит человеку для того, чтобы духовно воспарить, возвыситься над самим собой, использовать то, что мы называем духовной волей. В этой связи встает еще один важный вопрос. То давление, которое я испытываю в своем труде, не является каким-то исключением. Художник всегда испытывает давление извне. У художника никогда не было идеальных условий для работы. Если создать идеальные, стерильные условия для художника, то работа его не состоится. Человек не может работать в безвоздушном пространстве. Он должен испытывать какое-то давление. Я не знаю, какое именно. Но художник существует постольку, поскольку мир, так сказать, не устроен, мир не благополучен. И, видимо, именно поэтому-то и существует искусство. Если бы мир был прекрасен и гармоничен, то искусство, наверное, было бы не нужно. Человек бы не искал гармонии в побочных, так сказать, занятиях, он жил бы гармонично, и этого было бы ему достаточно. По-моему, искусство существует только потому, что мир плохо устроен. И вот именно об этом рассказывается в моем «Рублеве». Поиски гармонии, поиски смысла жизни, как он выражается в гармонических соотношениях между людьми, между искусством и жизнью, между сегодняшним временем и историей прежних веков, - этому, собственно, и посвящена моя картина.
Есть еще одна тема в «Андрее Рублеве», очень важная для меня, - это отношение к опыту человеческому. Я хотел сказать, что невозможно преподать опыт, невозможно научиться от другого, как жить. Только прожив жизнь, можно сделать какой-то свой вывод. Его нельзя передать другому. Мы часто говорим: нужно воспользоваться опытом своих отцов. Это было бы очень просто. Жизнь надо прожить для того, чтобы иметь свой собственный опыт, чтобы иметь свое собственное отношение к жизни. Когда мы это получаем, жизнь кончается, к сожалению, и мы не успеваем воспользоваться этим опытом, а молодые растут, не слушаются стариков и правильно делают - и ищут свой собственный опыт. Когда они его находят, жизнь также кончается. Вот закон жизни.
- Я хочу этим только что сказать? Нельзя навязывать свой опыт другому, нельзя заставлять человека испытывать чувства внушенные, а можно лишь опираться на свой собственный жизненный опыт для того, чтобы понять, что такое жизнь. Вот такой жизнью жил и Рублев монахом, который был обучен в монастыре Святой Троицы, в Троице-Сергиевской лавре, и был воспитан Сергием Радонежским. Он прожил жизнь совсем иначе, не так, как его учили, а в конце пришел к той же мысли, которую ему преподал отец Сергий, но только лишь после того, как прожил свою жизнь.
- Кино очень зависит от денег. Чрезвычайно. Не от того даже, что фильм дорого стоит, а от того, что фильмами торгуют, как жевательной резинкой, как сигаретами, как вещами... Да, этот вопрос начинает казаться абсурдным, поскольку нам говорят, что искусство хорошо только тогда, когда оно продается. Я не сетую на свою судьбу, потому что я отлично знаю, что поскольку кино - это производство товара, я не могу требовать каких-то особых условий для создания своих фильмов. Этих условий не существует. Если мы хотим, чтобы картину смотрело большое число зрителей, мы никогда не сможем сделать так, чтобы эти картины были высокого художественного, поэтического мастерства. Вы можете сказать, что бывали случаи, когда очень хорошие картины смотрели миллионы людей. Это было в начале, когда кино только появилось, в эпоху немоты. Каждая новая картина вызывала огромное любопытство. Сейчас зритель привык, его уже ничем нельзя удивить. Поэтому мы не можем рассчитывать на то, что хорошие картины будут смотреть миллионы.
Почему мы изучаем космос, когда почти ничего не знаем о самих себе? Это говорит только о том, к каким результатам человечество пришло в результате научного прогресса. Мы можем оценить это в дурном или хорошем смысле слова. Но мне кажется, что научная проблема не зависит от человека. Поэтому говорить, что хорошо, что плохо, - невозможно. Единственно что можно сказать, что в результате исторического прогресса возник страшный конфликт между духовным развитием человека и материальным, научным прогрессом. Мне кажется, драматизм нашего времени заключается в том, что мы находимся в разрыве, в конфликте между духовным и материальным. В этом и есть причина, которая привела к нынешнему положению в нашей цивилизации - драматическому и, я бы сказал, трагическому положению, поскольку мы стоим на грани атомного уничтожения, в результате именно этого разрыва...
Мне кажется, что Галилей и Эйнштейн в чем-то ошибались. Знания о жизни нам счастья не прибавляют... В фильме «Солярис» по Лему - самой, как я считаю, неудачной из моих картин - меня интересовала не столько проблема познания, проблема столкновения человеческого сознания на пути к неизвестному, сколько проблема внутренняя, психологическая. Меня интересовало: способен ли человек жить в нечеловеческих условиях и остаться человеком? И герой фильма, и герой романа Лема интересовали меня постольку, поскольку он для меня должен остаться человеком, несмотря на то что находится в нечеловеческих условиях, в нечеловеческой ситуации. Я прочитал его именно так - вот, собственно, и вся разница между моим фильмом и фантастическим романом Лема. Мне этот фильм не нравится, поскольку мне не удалось преодолеть все приметы и признаки так называемого жанра научно-фантастического кино: там много техники, всяких светящихся, каких-то мигающих лампочек, словом, всякой ерунды, которая не имеет никакого отношения к искусству.
Моя память обладает странным свойством запоминать только то, что мне нужно запомнить. Я никогда не помню того, что мне могло бы повредить. Это идет не от бессовестности моей, а от свойства памяти: я, так сказать, выборочно фиксирую события, независимо от моей воли. Я бы не хотел сказать, что у меня очень хорошая память. Скорее, наоборот: я мало что помню конкретного. У меня сильна эмоциональная память. Я, скорее, вспоминаю какие-нибудь состояния психологические, чем встречи, людей, обстоятельства. Я более склонен относиться к миру эмоционально - скорее, созерцательно. Не столько думать, сколько созерцать, ощущать. Скорее, я отношусь к миру, как животное, как ребенок, чем взрослый зрелый человек, который умеет размышлять и умеет делать какие-то выводы.
- Дети и животные - невинны. Дети еще невинны, а животные - просто невинны. Они не могут лгать, они искренни по самой природе, по самой своей сущности. А человек, именно из-за того, что способен выбирать между добром и злом, постепенно приучается лгать, потому что, он считает, так ему легче жить. Легче добыть, так сказать, личных благ путем дипломатии, а затем просто благодаря прямой лжи. Поэтому мне кажется, что дети и животные гораздо ближе к истине - из-за этого они мне больше нравятся. И не только мне. Дети всем больше нравятся, чем взрослые люди. Что бы я хотел сказать молодежи? Чтобы молодые люди умели больше находиться в одиночестве, любили бы быть наедине с собой. Мне кажется, что беда нынешней молодежи заключается в том, что она старается объединиться на основе каких-то очень шумных действий, порой даже агрессивных. Это желание объединиться, чтобы не чувствовать себя одиноким, - очень неприятный симптом, с моей точки зрения.
Надо научиться с детства быть одному
Это не значит всегда быть одиноким. Это значит - не скучать с самим собой, потому что тот, кто скучает от одиночества, мне представляется человеком, находящимся в опасности с нравственной точки зрения.
У меня есть такое ощущение, что все, что мне предстоит сделать в жизни, уже предписано кем-то. Такое ощущение было у меня с детства. Это очень странно, но это так. Поэтому я не испытываю никаких самолюбивых ощущений, связанных со своей деятельностью, со своей работой, с кинематографом. Мне даже кажется, что я недостаточно люблю себя - так же, как каждый из нас. Если бы мы любили себя по-настоящему, мы бы умели любить и других. Те, кто не может любить себя, то есть не знает цели своего существования, не могут испытывать и любви к другим и вообще к жизни. У меня есть один серьезный недостаток, который можно определить как, ну, что ли нетерпимость. Я все время стараюсь от этого освободиться, но это не удается. Мне не хватает толерантности, мне не хватает терпимости, которая приходит со зрелостью. Я очень страдаю от этого. Именно это не позволяет мне относиться к людям с большой симпатией.
Я устаю от людей
А вообще я человек невеселый, потому что мне всю жизнь приходилось стоять перед трудными, почти неразрешимыми задачами. Когда я смеюсь, то во мне возникает ощущение какой-то вины перед другими, и мне кажется, что я смеюсь не к месту и без причины. В фильмах моих - тоже. Я, например, совершенно не в состоянии смотреть свои картины. Мне бывает стыдно их смотреть, как бывает стыдно иногда читать свои дневники, которые ты вел, будучи юношей, когда был еще совсем маленьким, когда мысли твои были еще незрелые. Я смотрю свои картины только на премьерах.
Многим кажется, что это мой любимый фильм. Он не то что мой самый любимый, но он действительно близок мне, потому что связан с моим детством, в этом фильме нет ни одного выдуманного эпизода, он сделан правдиво, ибо связан с биографией нашей семьи. Но я не уверен, что этот фильм воплотил все мои эстетические концепции, все, что я хотел сказать в кино. Его очень трудно было делать, он никак не монтировался. Все эпизоды, которые были отсняты, не кинодраматичны, то есть отсняты не по киносценарию. Когда мы монтировали фильм, он распадался на части. Мне пришлось сделать девятнадцать вариантов монтажа, принципиально иного качества, когда каждый эпизод переставлялся с места на место, прежде чем картина получилась. Этот фильм монтировался не по принципу традиционной драматургии, а я сам не знаю по какому принципу. У меня такое впечатление, что в последнее время я стремился к более простым конструкциям. В «Сталкере» - одной из последних картин, мне кажется, я достиг большой простоты, аскетизма в способе рассказа. Для меня «Зеркало» - слишком пестрый фильм, чтобы сказать, что он воплотил мои эстетические вкусы.
Я очень люблю свою страну. Совершенно не представляю, как можно жить долго, скажем, в Нью-Йорке. Вот я здесь, в Италии, нахожусь уже более года и страшно соскучился по своим родным местам, по своей деревне, где у нас есть свой дом. Я чрезвычайно люблю свою деревню, в которой я живу, свою землю, которую я называю Родиной. Не знаю, мне даже не хочется в Москву, в которой я много прожил, а только в деревню. Я хотел бы жить на природе, ближе к деревне, где мало народу.
Мне кажется, что вынужденная жизнь людей в больших городах - это ошибка нашей цивилизации
Человек начал свое существование в истории с борьбы за выживание и ради этого должен был объединяться с другими. Вместо того, чтобы жить вдалеке друг от друга и общаться друг с другом, только получая от этого наслаждение, а не раня друг друга этим самым общением, что мы имеем сейчас в больших городах при большом стечении народа. То есть надо жить на природе, свободнее, стараться видеть меньше людей. Несмотря на то что человек связан с другими людьми, живет в обществе, мне это кажется насильственной формой существования, просто так получилось, такова форма нашей цивилизации. Мне кажется, что где-то в начале человечество в этом отношении ошиблось. Мы должны были, по-видимому, развиваться иначе...
Да, в моих фильмах много воды... Вода, речка, ручей мне очень многое говорят. Я очень люблю такую воду. Как я отношусь к морю? Оно как-то чуждо моему внутреннему миру. Слишком много однообразного пространства. С точки зрения моего «я», мне гораздо больше говорит «микромир», чем «макромир». Для меня громадные пространства говорят меньше, чем маленькие ограниченные пространства. Вот мне очень нравится отношение японцев к природе, их восприятие природы. У них очень мало пространства, и они стремятся сосредоточиться на маленьком пространстве и видят в нем, так сказать, отражение бесконечности. Вот такое пространство, в виде замкнутого, мне милее.
- В России можно увидеть большое количество воды, гораздо больше, чем в Италии. Мне очень нравится вода как предмет. Во-первых, это вообще загадочная вещь. Как известно, существует лишь одна-единственная молекула воды - Н20 . Но дело даже не в этом. Дело в том, что вода очень динамична. Она передает движение, глубину, изменение, цвет, отражение. Это одна из самых красивых вещей на земле. Нет ничего красивее воды. Нет ни одного явления в природе, которое не получило бы отражения в ней... По-видимому, было бы неточным ограничиться одним аспектом для показа воды. Я не мыслю себе ни одного фильма без воды.
- Что такое бедность, я очень хорошо знаю. Нас мама воспитывала в очень тяжелое время. Нам приходилось голодать, голодать по-настоящему, то есть жить без надежды получить кусок хлеба на завтрашний день. Это очень тяжелое чувство, и оно унижает человека. Но вместе с тем оно учит нас быть сострадательными к другим.
Человек, который голодал, не сможет никогда быть жадным.
Богатство для меня не означает, в общем, ничего особенного, специального. Для меня богатство может гарантировать только какую-то жизнь, которой я хотел бы жить, но, поскольку я привык к простой жизни, я не думаю, что я хотел бы быть богатым. Что значит быть богатым? Богатство - вещь относительная. Мне кажется, человек не нуждается в богатстве. Мне кажется, что богатый человек начинает меняться внутренне, он становится скупым, он начинает защищать свое богатство от других и потом начинает служить богатству. Эта зависимость от собственного богатства мне кажется самым опасным в том, что богатство за собой влечет.
Когда меня спрашивают о фильме «Сталкер», я теряюсь. Я никогда не думаю, ставя свои фильмы, чтобы они принадлежали к какому-нибудь определенному жанру. Что такое «Сталкер» - не знаю. Скорее, это притча, парабола, чем научная фантастика. Я не думаю о том, как отнесется к тому, что я делаю, зритель. Мне как-то трудно влезть в его шкуру и узнать. что он думает по тому или другому поводу. Мне кажется, что эта задача какая-то неблагодарная. Есть режиссеры, которые могут вычислить будущий успех своих картин. Я не принадлежу к их числу. Мне кажется, единственный путь к зрителю - это остаться самим собой, говорить собственным языком, только тогда ты будешь понятен зрителю. Нужно бороться с коммерческим кино, сопротивляться ему. Это делают кинематографисты, которых мы называем «авторами». Они не делают попытки во что бы то ни стало понравиться зрителю. Зритель и так их примет рано или поздно. Все попытки «понравиться» со стороны тех людей, которых мы называем «авторами», оканчивались неудачно. Подлинный поэт - человек. «Автор» не умеет нравиться. В «Сталкере» я пытаюсь перевести внимание с внешних проблем на внутренние, связанные с проблемами верности человека самому себе, своему внутреннему идеалу.
Проблема веры как проблема взаимоотношения личности и идеала, заключенного в жизни человечества. Это проблема активизма что ли. Мне кажется, человек зашел в тупик от того, что захотел решать свои проблемы материальным способом. Это не решение проблемы. До тех пор, пока человек не будет развиваться гармонически, пока он не будет развиваться внутренне, духовно, он не будет развиваться вообще, и судьба его будет трагической.
Я ощущаю незащищенность человека, и свою в том числе, перед лицом враждебного мира и особенно перед лицом враждебно настроенного отдельного человека. Мне кажется, это самое страшное. Самое страшное, что может быть, - это столкновение человека с насилием, то есть со злом, которое несет в себе другой человек. Это мне кажется самым страшным.
- Боюсь ли я старости? It’s hard to say... Нет, пожалуй, я не боюсь старости... Я могу бояться болезней, могу бояться физической старости. Конечно, старость опасна тем, что мы постепенно умираем. Что такое старость? Это постепенное приближение смерти. Но, в принципе, старость имеет свои прелести, на мой взгляд. Мне кажется, что то, что доступно старому человеку в смысле его восприятия мира, его терпимости, его опыта, недоступно молодому. То есть мне кажется, что старость имеет свои достоинства, незаменимые достоинства, которые невозможно испытать, будучи молодым. Пугает ли меня смерть? По-моему, смерти вообще не существует. Существует какой-то акт, мучительный, в форме страданий. Когда я думаю о смерти, я думаю о физических страданиях, а не о смерти как таковой. Смерти же, на мой взгляд, просто не существует. Не знаю... Один раз мне приснилось, что я умер, и это было похоже на правду. Я чувствовал такое освобождение, такую легкость невероятную, что, может быть, именно ощущение легкости и свободы и дало мне ощущение, что я умер, то есть освободился от всех связей с этим миром. Во всяком случае, я не верю в смерть. Существует только страдание и боль, и часто человек путает это - смерть и страдание. Не знаю. Может быть, когда я с этим столкнусь впрямую, мне станет страшно, и я буду рассуждать иначе... Трудно сказать.
Счастье связано с моим детством. Когда я жил с мамой на хуторе, под Москвой, - я вспоминаю это время как огромное счастье. Это было очень счастливое для меня время, потому что я был еще ребенком, был связан с природой, мы жили в лесу. Я чувствовал себя совершенно счастливым. Потом уже я не чувствовал ничего подобного. Когда мама умерла, я почувствовал себя очень одиноким. Может быть, впервые я почувствовал тогда, что она была самым близким человеком в моей жизни. К тому времени мы жили довольно разобщенно и отдаленно друг от друга. Я плакал тогда, когда умерла моя мама, но и то мне кажется, что это было не столько связано с жалостью по отношению к моей маме, умершей от тяжелой болезни, - казалось бы, наоборот, я должен был радоваться, что она перестала мучиться, - сколько жалостью к самому себе, то есть я плакал в тот момент от эгоизма что ли, оттого что я почувствовал себя в тот момент совсем одиноким - я потерял самого близкого для себя человека.
Слезы - в конечном счете, символ эгоизма.
Когда я думаю о женщинах вообще, я не понимаю, почему они требуют к себе равного отношения, борются за равенство... По-моему, самое важное для женщины, чтобы она оставалась женщиной. Красота женщины - в ее сущности, в том, что она сохраняет свое существо. Ее свойства - слабость, женственность, любовь.
Я считаю женщину не только равной мужчине, но и лучше его, но только в том случае, если она останется женщиной во всем.
Тогда она вызывает во мне большое уважение и любовь. Впрочем, в любви я чувствую себя скорее потрясенным, чем счастливым... опубликовано econet.ru
Задайте вопрос по теме статьи здесь
P.S. И помните, всего лишь изменяя свое сознание - мы вместе изменяем мир! © econet
Источник: https://econet.ru./
Понравилась статья? Напишите свое мнение в комментариях.
Очень нестандартные мысли о жизни и смерти, о кино и людях. Интересно было почитать. Великий человек!
ОтветитьОгромное спасибо за статью!
ОтветитьДобавить комментарий